блог Евстифеева


Уважать палача, а не жертву. Это по-нашему, по-трусливому. Мало ли что. От жертв ничего плохого уже не будет, а палачи - они опасные, с ними аккуратно надо. Палач по любому живет дольше своих жертв. И это тоже достойно уважения. Вдобавок, палач может и раскаяться, измениться к лучшему, а жертва уже ничего не может. За что ее уважать? Вон, Раскольников стал палачом, убил двух человек. И стал героем. Достоевский целый роман напрудил, чтобы палача оправдать. И мы его правильно поняли. Лучше быть убийцей, чем жертвой. Так что старушку и сестру ее Лизавету уважать не за что, они просты, незатейливы и убиты. Иное дело Родион Романович, сложная натура. Есть правда большое "но": всего двоих укокошил. Не впечатляет. Но тут спасает талант Федора Михайловича.  

Еще очень удобно уважать царей всяких, благо их много у нас было, и все, как на подбор, палачи. И мы им благодарны за это, нам есть кого уважать, кого бояться и кому истуканов возводить. Да и не только царям -  те, кто их заменил, тоже отменными палачами оказались. Так что уважать не переуважать. На годы вперед. А жертв, конечно, жалко. Но не более.


между струями дождя
между фразами вождя
между брусьями загона
между буквами закона
между летом и зимой,
между первой и второй,
между сном и страшным сном
между дном и снова дном
между песней и струной
между небом и страной
между сумраком и тьмою
между мною и тобою -
хоронюсь, таю надежду,
проживая где-то между


1 сентября 2016

78

Печать
PDF


- Ну что, 78 – это солидно, с днем рождения тебя!

 - Спасибо, сынок, я хоть и не дожил до 78, но все равно приятно слышать…

- Я даже выпью по этому поводу, рюмочку-другую.

- Да, конечно, тебе можно, это я не могу, но ты не смотри на меня, меня нет, так что делай, что тебе хочется, мне будет приятно в любом случае.   

- Спасибо, отец. За тебя! Знаешь, я ведь многое не успел у тебя узнать, спросить… 

- Я понимаю, но теперь и не спросишь. Вот я также, у отца и матери вовремя не спросил, у твоего  деда и бабушки, ну что, я думал, у них спрашивать, у крестьян малограмотных, что они могут мне рассказать? И вот только когда ушли они, стало мне интересно. Откуда род наш пошел, как жизнь была устроена в деревне Перелоги, где отец с матерью родились, очень интересно все мне стало, да спросить уже не у кого было. 

- Да, так и есть. Я помню, как ты начал историей своей деревни интересоваться, в архив собирался даже сходить...

- Не успел я, сынок…

- Я схожу, папа. Ты не переживай, я схожу, найду книги нужные, все прочитаю, что ты хотел прочитать, выпишу, ты не успел – я успею. 

- Это хорошо. Да я знаю, я спокоен в этом отношении, я не успел – ты успеешь.  Это очень важно. Я тебе уже отсюда это говорю. Смотри, чтобы и у тебя также вышло. Ты не успеешь – Мишка должен успеть, доделать. Тебе спокойнее уходить будет, как мне. 

- Я еще раз за тебя, за твой день рождения, все-таки, это в какой-то степени и мой день рождения, даже в очень большой степени, потому что без твоего – моего бы и не было! 

- Да, знай, я тебя любил, не говорил, конечно, таких слов, но любил, ты это знаешь.

- Знаю, пап, знаю...

- Да, жаль не все ты у меня выспросил, не все важное я тебе рассказал, ну да ладно, сынок, разберешься, твоя ведь жизнь, тебе и отвечать, я уже не смогу помочь.

- Я справляюсь, пап. Только тебя не хватает, очень. Я знаю, ты видел, что я с был тобой, до последней минуты, до последней секунды. Мне кажется, ты понимал это, мне кажется – это как-то облегчило все это… ну, не знаю. В общем, наверное, так и надо умирать, зная, что тебя окружаюn близкие любящие люди.

- Наверное. Точно этого никто не знает. Но мне нравится, как ты думаешь. Пусть это будет так. Пусть и мой в день рождения близкие любящие люди вспомнят меня.

- Да, пап, мы помним.

- Ну, мне пора, ты посиди тут еще, а я пойду пока, потихонечку. Все хорошо, сынок, все хорошо... 


В этот день в 1174 году был убит Андрей Боголюбский. 

Зачем это помнить? Зачем вспоминать? 

Я для себя давно уже ответил на этот вопрос. Давно - то есть 6 лет назад. В книге, которую мы издали, благодаря хорошим людям и счастливому стечению обстоятельств. Так что могу только повторить.


Впервые опубликовано: 

Евстифеев Р.В. Истоки российской государственности: Северо-Восточный вариант // В кн. Воронин Н.Н. Андрей Боголюбский. Под ред. Евстифеева Р.В. и Тихонова А.К. Владимир, ВФ РАГС, Транзит-Х, 2011. С. 189-202.


Евстифеев Р.В.

 

Истоки российской государственности: 

Северо-Восточный вариант.

 


Вчерашний снег


Моя судьба не много значит
В потоках слизи и говна,
Наверно, будет все иначе,
Когда закончится война,

Когда сольются через стоки
В круговоротах нечистот
Все наши мысли, звуки, строки,
И комья слипшихся острот,

Когда земля, приняв все яды,
Их растворит в нутре своем,
И поле битвы станет садом,
Как только нас не станет в нём, 

Когда сметут весь мусор в кучи,
И подожгут, ветрам назло,
Когда веселый дым едучий 
Развеет пепел наших слов,  

Когда намеки станут тоньше, 
Стихи - изящней, чище смех,  
Тогда я буду значить больше, 
Чуть больше, чем вчерашний снег.

9 апреля 2016 г.

Кто ты?


- Ты кто?

- Дед Пихто
Господин Никто
Агния Барто
Властелин Понтов
Офисный Планктон
Опасный Кондом
Конь в Пальто
Гюго Виктор
Модный Рингтон
Жан Кокто
И опять Никто
Мосина Винто-
вка в мозг долотом
Пакт Молото-
ва Риббентро-
па как норма ГТО
Опытный Прокто-
лог что-то там гундо-
сит про то
как сверлить винтом 
уходить с финтом
хохотать потом
Но я уже не то(рт),
Немолодой Окто-
пус на берегу пустом
Усталый Фантом 
Весь перебинто-
ван перевязан жгутом
В общем, никто,
наравне с котом
молчать с кото-
рым приятней чем тол-
ковать про то,
как живем с трудом
выражая все же готов-
ность любить этот веселый, в целом, притон
- Так кто же ты, кто?
- да никто, конечно, никто

11 марта 2016 г.

Был в Иллирии такой городок, Эпидамн. Располагался он на море, в удобном защищенном месте. Основали его выходцы из Греции, из города Коринфа и с острова Керкира. Как уж у них так получилось - Бог знает. Но получилось. И пока находился сей городок на краю цивилизованного мира и был, к тому же, беден и неухожен, - никому он особо нужен и не был. Но корабли с товарами заходили в Эпидамн регулярно, и городок начал быстро богатеть. А жители Эпидамна растолстели, расцвели, возгордились, даже перстали почтительно с керкирянам и и коринфянами разговаривать. Особенно с коринфянами, ибо этот город был сильно дальше от Эпидамна, чем остров Керкира. Тут-то коринфяне и керкиряне встрепенулись - ага, думают, это ж наш город, пора бы этим и воспользоваться, получить, так сказать, свою долю богатств. И тут, на беду Эпидамна, случилась у них какая-то маленькая война с варварами, война-то маленькая - а последствия были большие. Смутой, естественно, воспользовались смутьяны - расшатали лодку, да и выгнали из города всех руководителей, и сами заняли их место. Но начальство далеко не ушло, тут же помирились они с варварами и вместе осадили город, пытаясь вернуться и наказать революционеров. У тех сил было существенно меньше, и решили они позвать на помощь, все равно кого, ну вот, хотя бы, керкирян, они поближе. Но ребята с Керкиры вовсе желали помогать тем, кто совершил переворот и сделал революцию, скинув с насиженных мест таких же как они молодцов. Керкиряне сделали вид, что надолго задумались, а отчаявшиеся жители Эпидамна поскакали в Коринф. Коринфяне думали быстрее, и согласились помочь. Тут проснулись керкиряне, и, поняв, что Эпидамн уплывает от них, поехали в Коринф, чтобы перетереть это дело. Однако, коринфяне уже закусили удила и дали отлуп керкирянам. Ну, делать нечего, по всем понятиям надо воевать. И война началась. Поначалу керкиряне защемили коринфский флот и осадили Эпидамн. Тогда в Коринфе взялись за войну по-серьезному, и начали такую мощную подготовку, что керкиряне испугались и побежали в Афины, самый сильный на тот момент греческий город, просить помощи и защиты. И коринфяне тоже приехали в Афины, просить отказать керкирянами и помочь им, коринфянам. В Афинах собрали народное собрание, чтобы решить, кого поддержать и что делать. Война, ясное дело, потребует денег и все такое. Значит, как это водилось тогда, нужно было знать мнение граждан. А как его узнать? Только выслушивая друг друга. Замечу, что ни в Коринфе, ни на Керкире такой проблемы не водилось. Вопрос о войне и мире, да и все другие вопросы решались быстро, оперативно, без лишних дискуссий, просто и без затей, что решили начальники - то, значит, и есть воля всех жителей. Иногда, правда, в особенных случаях, когда надо было быть похожими на продвинутых афинян, жителей Коринфа или Керкиры собирали на площади и быстренько что-то спрашивали и так же быстренько распускали. А решение, которое неизменно соответствовало решению начальства, объявлялось как общее решение в интересах всех. Никто, конечно, особо не спорил, ибо просто не понимал сути такого решения. А в Афинах все было не так, все было странно. Вот и в этот раз, народное собрание внимательно выслушало посольства из Керкиры и Коринфа, а потом начались дискуссии, споры, высказывались разные мнения, предлагались разные решения. В первый день афиняне вообще не смогли принять никакого решения. Пришлось созывать народное собрание еще два раза, прежде чем стали ясны позиции, и все, принимающие решение хоть как-то врубились в сложность проблемы. В итоге, на третий день народное собрание таки приняло решение ограниченно помочь керкирянам, но так, чтобы афинский флот не вступал бы в бой коринфянами, а только попугал бы его своим присутствием. Так почти и вышло, правда, столкновений избежать не удалось, было морское сражение, но керкиряне с коринфянами пободались, да и разошлись, причем каждый назвал себя победителем. А позиции Афин только укрепились. Хотя и на время. Но ведь все на свете только на время. Вот такая история.

Три встречи с Димой


Диму все знали. Но мне запомнились только три встречи с ним.
Первый раз это было в конце 80-х. Я был еще студентом, а он уже каким-то там по счету секретарем райкома ВЛКСМ. И поручили ему, от этого самого ВЛКСМ, организовать встречу американской делегации в Москве, привезти их во Владимир, и тут всячески развлекать.  А делегация большая, человек 40 студентов. Ну, Дима, естественно, метнулся к нам, на истфак,  который и сам недавно закончил, с начальством договорился и взял себе человек семь самых толковых. Ну и меня.

Дима был классный. Трезвый и четкий. Молодой, энергичный, с горящими глазами и русой челкой, настоящий комсомольский лидер.  Встречаем, говорит, делайте и говорите, что ходите, меня, говорит, не колышет, но чтобы им было не скучно, интересно и чтоб они вас слушали, а куда не надо не совались.  Мы все так и делали. Встретили, в автобус усадили и всю дорогу с девчонками ихними болтали, в основном, правда, жестами. Дима был доволен.

Второй раз мы встретились с Димой лет через 15, на каком-то пафосном симпозиуме. Неожиданно нас с Димой поселили в одном номере. Он тут же повел меня в бар, сказал, что тут надо обязательно попробовать джин с кока-колой. Мы попробовали. И быстро скатились до банальной водки. Вечером у нас был какой-то ну очень известный спикер, когда я будил Диму, объясняя всю глубину и важность события,  Дима внbмательно слушал,  не возражал, но в итоге, не открывая глаз уверенно произнес: "Ну и хуй с ним!". И заснул. Это было достойно уважения и я не стал настаивать.  Дима был доволен.

Третий раз, еще лет через 10, Дима сам меня поймал, прямо на улице. О, говорит, пойдем со мной, завел меня в какое-то помещение, со столами, бумагами, говорит, это мой офис, фирма у меня тут, а вот телефон, глянь - и протянул какую-ту плоскую жестянку. Вот, говорит, собака у меня,  третий телефон жует, не любит она их. Дай телефон позвонить.  Он куда-то позвонил с моего телефона, какие-то вопросы решил. В общем - был доволен, и я ушел.

А через два месяца мне сказали, что Дима умер.  Значит, четвертой встречи никогда не будет.

Эх, хорошо русским морозным утром скатиться в мракобесие!
Долго-долго забираться в гору, пыхтя и соскальзывая, пару раз вернуться к подножию, не удержавшись на крутом склоне (немецкие ботинки хоть и специально так сделаны, чтобы не скользить, но уж больно склон крут!), и - снова упрямо карабкаться, вверх, вверх, держа в правой руке ледянку, специально купленную для этого дела в супермаркете, и уже там, наверху, отдышавшись, быстро бросить взгляд вокруг, сверху вниз, только на мгновение, чтобы не думать, не задержаться, не занять место, не стать частью этого ландшафта, бросить ледянку под ноги, упасть на нее, и - прямо сверху, с крутого склона, - ухнуть в бездумно-безответственную снежную дурь, в мерцающую внизу манящую и недостижимую высокую духовность, понестись вниз, вниз, вниз, разведя руки и ноги, лежа на пузе, чувствуя сквозь китайскую пластмассу все ледяные бугорки так, как будто они проходят сквозь твое туловище, врезаться в сугроб и упасть в снег, навзничь, и долго смеяться, глядя  в холодное небо, и, лежа в снегу, в теплой финской куртке, забыть почти обо всем человеческом, стать частью большого бездумного сугроба, и там остаться, и больше не пытаться подняться, и ждать, когда все подкатятся и соберутся в этом сугробе, и замерзнуть тут же, всем миром, то есть забрать с собой и весь мир. Что может быть веселее?
Да ничего.


Выпадая

я выйду в ночь, ударюсь о земь,
большим Поэтом обернусь,
чтобы в поэзии и прозе
воспеть страдающую Русь,

ее тоску, ее несчастья,
величья бренного хомут,
ее оковы самовластья,
падут которые, падут!

как падает листвы убранство,
ключ выпадает из штанин
как выпадает из пространства
любой поэт и гражданин,

ночь марширует по планете,
а я глаголом жгу сердца,
проснитесь, взрослые, и дети!
приcлушайтесь к словам гонца!

но тщетно все, и в поле голом
нет ни одной неспящей тли,
а я все жгу и жгу глаголом,
не чуя выжженной земли...

...я успокоюсь лишь под утро,
когда зардеется рассвет
и, наконец, в тумане мутном
во мне уснет большой Поэт,

и мой бокал наполнит сырость,
пьянее крымского вина,
и желтым запрещенным сыром
Закуской скатится Луна

24 августа 2015 года

Вход